Вы решили вывести на украинский рынок два фонда: East Prospect Fund и European Litigation Fund? Почему именно их и почему именно сейчас?
На самом деле East Prospect Fund мы создали еще в 2013 году, и в Украине уже даже сформировали небольшой портфель инвестиций, тогда как фонд European Litigation Fund был основан в 2014 году, а в Украине действительно представлен менее года.
Поэтому давайте я начну с East Prospect Fund. Я приобрел инвестиционный опыт в швейцарском Credit Suisse, в бельгийском KBC и в российском "Ренессансе", так что у меня была хорошая возможность научиться управлению активами, а также правильно выбирать момент входа на тот или иной рынок. Ключевой посыл: не надо гоняться за тем, за чем гоняются все. Меня заинтересовало зарождавшееся направление альтернативных инвестиций. Практически все они или в развивающиеся (новые) рынки, или в те активы, которые не представлены на биржах или в те, которые несут в себе какую-то проблему (проблемные активы).
Чтобы начать успешно работать, мы создали группу фондов, которые объединяют все три известных человечеству пути приобретения активов: за живые деньги, за финансовые инструменты и в результате выигрышей в суде. Четвертого пути, не считая наследства, подарков и тому подобного, человечество не придумало.
Для использования финансовых инструментов, которые на одном из этапов сделки служат своего рода заменой живым деньгам, фонды регистрируются, как правило, с очень большими эмиссиями. Например, East Prospect Fund получил право эмиссии на $5 млрд.
East Prospect Fund - это фонд проблемных активов. Любой актив в Украине априори проблемный, как правило он не представлен напрямую на бирже (украинские биржи не в счет), и поэтому стоит в несколько раз дешевле чешской, польской или венгерской аналогичной компании. Причины – на поверхности – меньшая покупательная способность населения, меньшая стоимость рабочей силы, до недавнего времени меньшая стоимость энергоресурсов, про износ оборудования и говорить не приходится… Хотя достаточно хорошо налаженные логистические цепочки и высокий уровень рабочей силы, который во многих отраслях, будем честны, превосходит уровень рабочей силы других стран Восточной Европы. Фонд приобретает такие предприятия с целью дальнейшей перепродажи профильным инвесторам или вывода на биржу. Также мы задействуем другие формы финансирования или объединения мощностей предприятий для повышения их инвестиционной привлекательности. Но это делается, как правило, под конкретного инвестора.
Мы также рассматриваем в Украине IT-проекты, так как индийцы и украинцы держат почти половину мирового рынка аутсорсинговых IT-разработок. Тут наши команды сильны и показывают вполне конкурентоспособные результаты.
При отборе проектов мы руководствуемся анализом рынков и здравым смыслом. Надо признать, что в результате международного разделения труда и сложившихся исторических условий одни страны преуспели в одном, а другие – в другом. Наш фонд не будет инвестировать в украинский автопром или в компанию по созданию мобильных телефонов, потому что мы навсегда отстали по этим направлениям, на других рынках уже сформированы сильные команды и нам их не догнать. Не будем инвестировать и в станкостроение (в производство, не в технологии), так как оно сконцентрировано в таких далеко ушедших вперед странах, как Германия и Япония. Не уверен, что мы догоним их при жизни нашего поколения – уж очень велик разрыв.
Есть ли у Украины ниша? Есть. Это сельское хозяйство, сельхозпереработка, логистика и логистическая недвижимость (элеваторы, порты). Евросоюз ведь обязательно пойдет дальше: для замыкания логистических цепочек доставки европейских товаров в Азию и обратно Евросоюзу нужна Украина. И если смотреть на последние события с этой точки зрения, то многое становится понятным. Вспомните, сколько войн велось за контроль над маршрутами Великого шелкового пути из Азии в Европу и обратно.
Я эти разговоры, какие мы тут уникальные, слышу уже 20 лет. А смотришь на котировки нескольких десятков украинских компаний, в разные годы выведенных на биржу, и только две-три из них показали рост к цене размещения, тогда как у большинства падение измеряется в разах или до нуля. А есть еще примеры фондов прямых инвестиций, которые заходят в украинские активы, а потом не могут их продать 10 лет.
Не могут или не хотят?
Я так понимаю, что с прибылью не могут выйти.
Ответ: Возможно, им не нужно выходить, так как они каждый год получают прибыль от этого предприятия или размещают на приобретенных объектах привлеченные производства. Возможно, продажа актива (объекта) произошла внутри самого фонда. Об этом говорится далеко не всегда. Зачастую преследуются другие цели, которые не декларируются ни в момент покупки, ни после ее окончания. Финансовые структуры (а закрытые венчурные фонды к ним относятся), как известно, не отличаются повышенной открытостью. В любом случае золотое правило каждого фонда – входя, думай, как выйдешь. Впрочем, частично вы правы: сейчас в Украину практически никто не приходит.
Успешных историй на украинском рынке – раз-два и обчелся.
Нас нельзя рассматривать как фонд, специализирующийся только на Украине. Мы general fund. Есть фонды отраслевой или географической привязки, а есть фонды, которые себя ничем в своих операциях не ограничивают. Мы работаем и в других странах, например, приобрели и спасли от банкротства единственную крупнейшую авиакомпанию Армении – национального перевозчика Air Armenia.
Во сколько это обошлось?
Мы инвестировали в эту компанию около $60 млн, как в ценных бумагах, так и деньгами. Мы секьюритизировали ее долги, вывели ее задолженность в ноль, в результате чего Верховный суд Армении утвердил предложенную фондом программу оздоровления компании. Сейчас под залог акций фонда заводим самолеты Boeing и Airbus и, как говорят в авиации, ставим компанию на крыло: она начинает операционную деятельность. Очень важно было сохранить все авиационные лицензии, сертификаты и места в международных сетях по продаже билетов, и нам это удалось.
Точно так же мы влили капитал в компанию, которая ранее контролировала около 30% неба Юго-восточной Азии по грузовым перевозкам – Imtreс Aviation, и она увеличивает сейчас свой флот.
В Украине мы приобрели земельные активы и работаем над увеличением банка земли. У нас уже есть на эти земли инвесторы.
Это земли сельхозназначения?
Да, агро.
Из разряда тех, которые можно легально покупать и продавать или на правах аренды?
На правах аренды на много лет. Но при этом мы также приобрели компанию, которая, когда это можно было, вложила в свой уставный капитал несколько сот гектаров сельхозземель.
Помимо того мы вложили деньги в производство циркония и гафния.
Где-то в районе Днепропетровска?
Да, в том районе.
Нам также очень нравится такое направление, как интеллектуальная собственность. Мы в хорошем смысле являемся охотниками за патентами: покупаем патенты как совладельцы, под них делаем опытное производство, под которое, в свою очередь, опытный образец. Показываем, что его можно мультиплицировать, и продаем такое производство профильному инвестору. Западные инвесторы начали проявлять интерес к Украине только с начала этого года.
А кто инвесторы фонда? Вы уже делали первое размещение?
В роли начальных инвесторов фонда выступили сами же учредители. Это их деньги.
Фонд альтернативных инвестиций в отличие от обычного инвестиционного фонда получает деньги под конкретные проекты. Трудность - найти крупицу золота в пыли. Когда нашли, тогда обращаемся к акционерам: давайте деньги. Это процедура называется commitment -- обязательство дать деньги по первому требованию. Своего рода это замена размещению акций фонда на бирже.
Можем идти по второму пути -- выпускать собственные финансовые инструменты и входить ими в капитал предприятия, а после этого предлагать его заинтересованным лицам или активно эксплуатировать. Примерно так произошло с Air Armenia, с Imtrec Aviation.
Сейчас мы пришли в Украину и работаем, в первую очередь, над земельными проектами. Также активно интересуемся объектами логистики и развиваем производство циркония и гафния.
То есть у вас в портфеле два предприятия?
Если говорить о земле, то там несколько предприятий, но всего направлений три -- земельное, патентное и цирконий и гафний. Четвертое (логистическое) – в процессе запуска.
Какая сумма активов сейчас под вашим управлением?
Ориентировочно $120 млн.
А количество проектов? – До десятка?
Да, до десятка. Хотя, как в примере с украинским земельным банком или патентами, предприятий и патентов несколько, но мы считаем это одним проектом.
А офисы у вашего фонда – это Киев и Лондон?
И еще Бангкок.
Но штаб-квартира в Киеве. Почему?
Потому что в Украине сейчас самая большая норма прибыли. И здесь сейчас очень интересно.
Когда я работал в Credit Suisse, то первым из граждан Украины был направлен этим банком возглавить его венгерский филиал. На тот момент Венгрия уже давно подписала соглашение об ассоциации с ЕС, практически вошла в ЕС и НАТО. Я увидел, как там все развивается и растет. Общался с инвесторами, они приходили, потому что знали, что скоро активы будут стоить дороже.
Но в Украину тоже активно приходили в 2005-2007 годах в ожидании быстрого роста, но в результате все стало стоить еще дешевле.
Нет, такого не было. Украина только недавно вошла в зону свободной торговли с ЕС. Опять же – кто приходил? Из 10 пришедших инвесторов 9 были портфельными, то есть теми, кто уходит при первой же возможности.
А еще в Украину входили в 1996-1997 году.
Практически никто не входил.
Но ведь быстро росли акции энергокомпаний, открывались представительства инвестбанков, создавались Wood&Company, Альфа-капитал...
Никто по-серьезному не входил, я работал в Украине в это время. Акции росли из-за тогдашней неразвитости рынка, отсутствия альтернативных инвестиционных предложений и возможности рыночных манипуляций. Напомню, что потом пришел 1998 год, который все расставил на свои места, в том числе и в части роста акций.
Тогда же в Украину зашел и Credit Suisse. Его тогда возглавил Александр Базаров.
Я был 8 лет заместителем Александра Владимировича. Год работы с ним приравниваю к полному курсу обучения лучшего финансового университета в мире.
Но ведь потом офис закрыли.
Нет, не закрыли, просто сделали представительство. Задачи, поставленные на тот период, были выполнены. Credit Suisse участвовал во всех крупных сделках того периода. Далее были поставлены другие задачи. Их вполне могло решать представительство.
То есть в целом по итогам работы в Украине у Credit Suisse осталась прибыль?
Конечно, осталась. Любой фонд, любой инвестиционный банк работает, когда видит прибыль, перспективу. Их стихия – когда есть возможность что-то покупать, продавать и сыграть на разнице, тогда они работают. Когда наступает затишье, они уходят или сокращают персонал, но маржа уже снята.
По вашему мнению, сейчас снова приходит время массового захода в страну?
Это не только мое мнение, это и мнение тех, с кем мы работаем. Хотя я, конечно, не ожидаю массового захода в страну. Сейчас те, с кем мы работаем - это примерно 100 институциональных инвесторов. Если в прошлом году были крайне редки случаи, когда им был интересен мой отчет об Украине, то сейчас они уже звонят: а не могли бы вы дать нам анализ вот по этому вопросу или по тому? Они уже начали приезжать и присматриваться к некоторым объектам. В общем, смотрины пусть потихоньку, но возобновляются. Как всегда эти процессы не афишируются.
Например, у вас есть цирконий и гафний. Предполагаю, что это относительно недалеко от зоны конфликта на Донбассе. Не страшно инвесторам сюда вкладывать?
Страшно, поэтому многие из них готовы сейчас скорее дать задаток с возможностью его потерять, но чтобы этот актив был заблокирован в их пользу еще хотя бы 3-4 месяца. Это у инвесторов называется «режимом здорового выжидания». И поскольку мы фонд проблемных активов, то они еще и просят, чтобы мы оставались в этом проекте с небольшой долей, так как им нужны тут своя рука и свой глаз.
Но понимают ли инвесторы весь комплекс проблем с украинским активом? Например, железорудная компания Black Iron. Купили вроде бы хороший актив в виде лицензии на железорудные месторождения, на бирже привлекли деньги, но вот уже несколько лет не могут преодолеть админбарьеры для начала работ. А сейчас уже и цена на руду упала.
И у нас те же проблемы. Мы купили участок земли, на котором существуют возможности добывать песок, пригодный для стекольной промышленности, но нам не дают начать эту деятельность. Все время находят возможности остановить процесс. Такое ощущение, что создание новых рабочих мест никого не интересует.
У нас есть готовый проект строительства очень крупного завода по производству листового стекла, но в Броварском районе Киевской области нам не дают этого сделать. И только им известно почему. Не хочу их обвинять, но это или незаботливое отношение к своему району, или вопрос о коррупции.
Бровары – очень сложный район, который отнюдь не на первых местах по инвестиционной открытости или по созданию рабочих мест – тем более такое поведение местной власти мы понять не можем.
Но, возвращаясь к East Prospect Fund, скажу, что инвестиционный рынок не помнит неудач. Те, кто потерпели тут поражение, отходят. На их место приходят новые люди, которые видят, что в Украине дешево, интересные технологии, квалифицированная рабочая сила, больше инвестиционных перспектив, чем в других странах Центральной и Восточной Европы, так как больше рынок.
Но при ВВП в $2 тыс. на душу населения, наш рынок такой же, как и рынок Словакии с населением в 5 млн.
Это как раз говорит о перспективе, о большой инвестиционной емкости. И есть шанс с небольшим объемом инвестиций осуществлять интересные проекты, в первую очередь, поднимая лежащие на боку предприятия и представляя их и их продукцию профильным и портфельным инвесторам. Наш круг общения – это венчурные капиталисты (risk takers), им, как раз не надо ничего объяснять.
То есть аллергии на Украину, как на место вложения средств, нет?
Есть, но она далеко не такая, как была в 2013-2015 годах, когда обычным ответом был отказ и заявления о том, что Украина вообще не рассматривается в качестве объекта вложений.
Но ведь даже при Януковиче были крупные сделки по СРП (соглашения о разделе продукции)?
Это другой уровень – уровень политических межгосударственных договоренностей по стратегическим объектам. Нам, инвестбанкирам, на него трудно проникнуть.
Так чем же отличается 2016-й от 2013-2015-ых?
Тем, что четко заявлен курс государства – ЕС и НАТО. Тем, что стабилизировалась обстановка на востоке страны. Мне больно об этом говорить, как гражданину Украины, но инвесторы уже не вспоминают про Крым, свою роль сыграли также и заявления президента о том, что вопрос о возвращении оккупированных территорий будет решаться только политическим путем. Да и МВФ уже выпускает отчет с прогнозом пусть 1%, но все же роста нашей экономики.
Вот вы как воспринимаете Таиланд? – Как относительно спокойную, развивающуюся страну с большим потоком туристов. Но вы думаете, что там нет перестрелок на границе с Бирмой (Мьянмой) или волнений и даже переворотов в Бангкоке? Все там это есть. Статистику переворотов могу предоставить, мы там работаем, так что ситуацию знаем хорошо. И что, это кого-то из инвесторов пугает? -- Да ничуть !
Так что не все так плохо: по Киеву танки не ездят, производство хоть и лежит на боку, но дымит и что-то выпускает. А цена – в несколько раз дешевле, чем в соседних Польше, Чехии и Словакии. Поэтому наши партнеры - крупные институциональные инвесторы, у которых 85-90% зарезервировано под развитые страны с их 5-7% доходности, готовы на несколько процентов рискнуть, вложившись в украинские активы.
Но я опять все о своем. Свежая история "Креатива", по которому вроде бы все шло неплохо, но потом все равно все списалось в ноль.
Работая в инвестиционном банке Delphi Capital, я выводил "Креатив" на немецкую фондовую биржу. На тот момент – 2006 год -- он был лучшим активом. Но там сменился менеджмент, технологии, нормативы производства, и сейчас "Креатив" должен всем. Но из-за одного "Креатива" Украина не попадет в black list. Такие истории случаются в любой стране. И даже если они могут испугать портфельных инвесторов, инвестбанкиров, управляющих фондами, которые покупают бумаги, то уж точно не профильных инвесторов, которые ситуацию великолепно знают и покупают профильные активы, пусть даже если они и являются проблемными. Поэтому "Кернел" и купил оставшийся завод "Креатива".
Мы, как фонд проблемных активов, как раз и пытаемся входить в акционерный капитал такого проблемного актива, а уже вместе с нами идут и профильные инвесторы. Например, среди акционеров нашего фонда – владелец авиационной компании. У него ушло 15 лет на завоевание 30% авиационных грузоперевозок пяти стран Юго-Восточной Азии и создание группы из шести авиакомпаний, объединенных под брендом Imtrec. Почему у него это получилось ? Да потому, что он знал бизнес в этих странах, как свои пять пальцев. И знал людей, на которых можно было опереться… Air Armenia неплохо работала как пассажирский перевозчик, но решила заняться грузовыми перевозками, что стало началом остановки всех перевозок – и пассажирских, и грузовых. И тут как раз мы с нашим акционером и его опытом в грузовых авиаперевозках оказались очень кстати. Так что Air Armenia теперь будет смешанным национальным перевозчиком, хотя это достаточно редкая модель в отрасли.
Вам сейчас не тесно на украинском рынке?
Даже если десять инвестфондов таких как мы зайдут, то тесно не будет. Наоборот, нам было бы лучше, если бы они пришли, потому что вместе мы бы поднимали общее качество рынка и могли бы эффективно сотрудничать друг с другом. Каждый бы знакомил своих клиентов с нашим рынком, что вело бы к увеличению количества сделок на нем. Когда мы только входили сюда в 90-х, то были рады приходу и ING, и Societe Generale.
Вот Сорос вошел.
Он показал, что ему интересно в Украине: IT-команды. Плюс еще купил долю в "Драгон капитале". А тот , ясно, не отказался, так как любой из нас хотел бы сотрудничать с Соросом. Прямых инвестиций никогда не бывает много.
А почему на сайте вашего фонда нет английской версии?
Мы ведь сами на стороне покупателя. Это сайт для украинских предприятий, которые нам могут быть интересны.
Какой максимальный объем инвестиций вы декларируете в один проект?
До $100 млн. Хотя такие деньги мы еще ни в один проект не вкладывали. В наш флагманский проект Air Armenia мы вложили меньше.
Сейчас мы рассматриваем пять проектов в Украине. По трем из них практически завершили due diligence и, наверное, от двух откажемся из-за отсутствия точной и достоверной информации о них. Проще говоря, у нас есть сомнения в правдивости той информации, которую нам предоставили.
Вы какую-то доходность инвестиций декларируете?
Никогда.
Но ожидания ведь какие-то у инвесторов от Украины есть? Если некоторые наши бонды под 50% котируются или даже по гособлигациям ставки выше 10%, то, наверное, есть какой-то уровень доходности, ниже которого им просто не интересно тут.
Мы не говорим про бонды, а только про предприятия, которые стоят в разы дешевле, чем на развитых или даже на соседних рынках.
То есть они ожидают рост в разы?
Да, только в разы.
А на каком временном горизонте – пять лет, меньше пяти лет?
На срок меньше пяти лет практически никто не заходит. Как профильные инвесторы, так и финансовые заинтересованы в длительности процесса, они готовы довольствоваться и дивидендами, и ростом акций, лишь бы понимать, что проект живой и развивается. Большинство западных институциональных инвесторов думают именно так, если только они не представляют hot capital или flight capital. В большинстве своем деньги не являются таким дефицитом на Западе, дефицитом являются хорошие идеи их вложения. Например, искусственные алмазы – это уже мало кому интересно, так как их производство много где налажено. А вот производство искусственных изумрудов, сапфиров и рубинов – это сложно и дорого. И у нас есть патенты, которые позволяют их искусственно выращивать.
А как вы эти патенты ищете?
В двух словах – надо найти места концентрации патентов и там искать. Это очень интересно и перспективно. Именно на патентах, которые скупил император, и поднялась Япония.
Схема простая. Покупаем патент, смотрим, насколько его можно довести до опытного образца, делаем такой опытный образец, потом начинаем привлекать профильных инвесторов, и кто-то из них этот патент покупает. Обычная работа фонда…
Но ведь среди авторов патентов много и городских сумасшедших. Нужна квалификация.
Да, условно говоря, 99 из 100 авторов – городские сумасшедшие и непризнанные гении, отвергнутые миром. У нас уже есть опыт общения и с "убийцей Google", и с "победителем рака»", и с изобретателем источника вечной энергии – и все они оценивают свои "изобретения" в триллионы долларов.
Подытоживая с этим фондом. На горизонте около года вы планируете осуществить три новых проекта в Украине?
В лучшем случае.
У вас ограничения по человеческому ресурсу?
Нет у нас ограничений.
Вы аутсорсите людей для поиска и анализа проектов?
Нет, мы сами делаем due diligence и осуществляем поиск.
В инвестбанкинге зачастую размер компании определяется ее штатом: оборот не раскрывают, но говорят, что у нас в офисе работает 100 человек.
В головном офисе в Киеве у нас работает 10 человек. Мы аутсорсим менеджмент и узких специалистов на наши предприятия.
Вы назвали направления, на которые смотрите: агро, переработка, логистика и отдельно патенты.
Еще IT.
Команды или что-то другое?
Мы инвестируем только в команды. Нас интересуют люди, команды со своими разработками, которые готовы с нами на условиях раздела прибыли подписать долгосрочные контракты.
Давайте перейдем к European Litigation Fund. В чем суть идеи?
15 лет работы в иностранных инвестиционных банках и фондах дают определенный кругозор. И если внимательно следить за тем, кто из друзей – управляющих активами и инвестбанкиров в каком направлении стал двигаться, чем заниматься, если внимательно изучать и анализировать новые направления бизнеса крупных и успешных структур, образно говоря, понимать "куда идут слоны", то можно понять будущее применение капиталов в глобальном масштабе – то есть куда потекут деньги.
И если видишь, что весьма успешные люди из того же Credit Suisse, из других глобальных финансовых структур уходят и создают что-то, чего никто до них не создавал, то как минимум, начинаешь над этим задумываться. Burford Capital -- литигационный фонд №1 в мире и Parabellum Capital – успешную американскую фирму литигационного финансирования тоже создали выходцы из Credit Suisse. Я спросил у них: почему вы решили заняться именно этим? – Они мне говорят: это – будущее, это на стыке двух направлений. Ты сам всю жизнь занимался управлением активами – фонды и инвестбанкинг, а это – то же самое плюс litigation finance, юриспруденция. Покупка иска – это та же покупка объекта.
Я думал где-то год, изучал их опыт. А потом мне попалась на глаза статистика Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ), Стокгольмского и Лондонского арбитражей. Процент выигрыша украинцев в этих судах – свыше 90%. Поэтому закономерно возникает вопрос – в тех ли судах мы отстаиваем справедливость? Зато у украинских судей - по 15-20 домов и машин при отнюдь не высокой зарплате. Поэтому они сейчас корпоративно стоят плечо к плечу: вы нас не имеете права снимать, мы защищены законом, мы сами будем расследовать правонарушения в своей среде.
Тем более странно, что вы решили этим заниматься.
Я же говорил, что если хочешь зарабатывать больше, займись чем-то особенным. Кто в Украине верил еще в прошлом году в то, что патрульный милиционер не будет брать взятки? Точно так же придет конец и судейскому, и прокурорскому беспределу. Украина не обособленная часть мироздания и не закрытая страна, вроде Северной Кореи, где такие вещи еще возможны. Такому положению вещей уже приходит конец. Тем более, что у нас примат европейского законодательства над национальным, поэтому если мы там выигрываем, то приходим сюда с решением и требуем его исполнения. Причем мы, как иностранная финансовая лицензированная структура, требуем, а не просим (как победивший истец или украинская юридическая фирма, хоть и имеющие все права).
В чем суть ЕСПЧ? – Он не разбирает дело по сути. Он смотрит, не были ли нарушены права на нижних ступенях судебной власти: коррупционно, необъективным рассмотрением фактов, невызовом свидетелей, вынесением заведомо несправедливого решения, которое было высшим судом отменено, а нижестоящим судом снова принято – такие "качели" недопустимы в мире.
Теперь самое главное - кто у нас в состоянии заплатить судебную пошлину в несколько десятков тысяч долларов, если речь идет о миллионных исках? – Единицы. Даже если это крупная компания, ей надо деньги вынимать из оборота или брать из других источников. И уверена ли компания в выигрыше при такой системе правосудия? Обладает ли она достаточным количеством ресурсов, чтобы вынести дело на уровень европейских судов ? А может быть она, наоборот, хочет с кем-то разделить риски? Это называется - champerty - непереводимое слово, суть которого в том, что третье лицо своими деньгами финансирует иск.
Мы не берем деньги за почасовку, как юридические фирмы. Мы работаем только на результат. В этом наше отличие от юридических компаний, и этот результат и является нашим profit center. Мы деньги вкладываем в иск, и если выигрываем, то берем какую-то долю в предприятии или же в выигранной (отсуженной) сумме, а если проигрываем, то не получаем ничего. Но мы не ходим в суд, не собираем доказательства, документы. Мы нанимаем толковую юркомпанию с прицелом на то, что она выиграет суд или переведет его на более высокую ступень -- вплоть до ЕСПЧ, Лондонского или Стокгольмского арбитражей. Фонд сам не является стороной дела в судах, но может выступить в качестве антикоррупционного контролера, и такие случаи были. Практически же Фонд относится к иску, в который он инвестирует, как к активу, подобно тому, как управляющие другими фондами относятся к вложениям в акции или облигации. Также инвестиционная политика нашего Фонда не запрещает нам принимать в качестве вознаграждения за выигранный иск акции (доли) самой компании.
Но ведь к тому времени, когда вы пройдете по всем ступеням, давно уже не будет активов. Вы посмотрите на попытки Фонда гарантирования вкладов или многих банков что-то забрать через суд?
Прошу не путать. Мы не Фонд гарантирования вкладов. Мы – Европейский литигационный фонд. И как добраться до этих активов – и есть наше know-how.
Добраться до этих активов будет еще дороже, чем выиграть в судах по всей цепочке.
Мы из 100 дел едва ли отберем 5-6. У нас очень тщательный отбор. На всех ступенях этой цепочки мы сделаем все от нас зависящее, чтобы заблокировать существующие активы.
А как долго ЕСПЧ рассматривает дела?
В зависимости от направления. Если нарушение прав человека, то даже в случае Юлии Тимошенко его рассматривали два года. Если хозяйственное направление, то от года. Это в лучшем случае.
Гаагский арбитраж, куда сейчас Коломойский обратился с исками к России, рассматривал дело ЮКОСа к России 10 лет. На 10 лет можно в этой стране заблокировать активы?
Ответ: Россия, кстати, недавно приняла закон о том, что она выходит из этого соглашения и у них теперь примат национального законодательства. Поэтому хотя у нас есть некоторые варианты как отсуживать и возвращать украинцам их крымские активы, но мы видим именно в этом случае сложности. Тут мы будем упираться в российское законодательство. И тут вопрос гораздо более серьезный, чем в блокировке активов.
Так за эти 10 лет и Украина примет подобное и выйдет.
Не примет. Это не так просто для страны, подписавшей Соглашение об ассоциации с ЕС. Трудно представить, что Украина добровольно захочет пополнить ряды стран-изгоев. В чем ведь ценность литигационного фонда? Нам легче, чем другим "идти по цепочке". Даже если актив перепродали, то мы, "идя по цепочке", переведем дело в уголовную плоскость. Если люди, незаконно продавшие актив, начнут бегать по миру, мы все равно их найдем. На этом в мире специализируется много компаний.
А что касается случаев, когда громкие скандалы вроде бы ничем не заканчивались, так в большинстве из них стороны потом тихо и полюбовно приходили к какому-то мировому соглашению и получению соответствующих компенсаций. Просто они не заинтересованы в широком разглашении. В этом бизнесе это сплошь и рядом.
В каких странах работает этот новый фонд?
В Украину мы вышли год назад, а два года назад стартовали с Юго-Восточной Азии и Армении, но там только в рамках национального законодательства. Например, в случае Air Armenia мы спасли компанию от банкротства, в том числе и в судебной плоскости.
Таиланд - очень американизированная, в хорошем смысле слова, страна. Они взяли очень много из англосаксонского и континентального права, но судят там именем Короля. Могут выгнать из зала суда, и никакие законы тебе в тот момент не помогут. Другое дело, что выгнавший судья, в случае чего, гарантировано будет нести за это ответственность.
В Бирме (Мьянме) сейчас ситуация значительно улучшилась, и уже можно говорить о подобии права. Мы там выигрывали судебные процессы. Хотя даже судебная система Украины на их фоне выглядит предпочтительнее.
Для понимания: ваши люди находят эти иски...
Скорее выходят на нас.
Вы проводите экспертизу и уже тогда ищите аутсорсера?
Да.
А нет опасности, что юрист перехватит этот иск?
А зачем - они ведь получают от нас оплату. Это не говоря о том, что никто из них не готов работать на результат, как мы. Success fee у них не в почете. Плюс юристы, которых мы нанимаем, связаны с нами договорами. Это компании первой десятки, так что маловероятно, что они нарушат юридическую и адвокатскую этику.
Но вы в этой вашей деятельности еще, наверное, в начале пути: ходите без охраны...
Во-первых, мы не занимаемся чем-то таким, что требует наличие охраны. Во-вторых, охрана, в случае чего, не поможет. Сам я бывший военный – знаю, что говорю.
Мы уже вошли в несколько дел в Украине. Я не могу их назвать, к сожалению.
А количество?
Пять дел.
Учитывая какие-то постоянные затраты, вам, наверное, неинтересно браться за дела на сумму меньше миллионов ста гривень?
Где-то плюс-минус. В долларах у нас забюджетированы шести, семи значные цифры.
Мы исходим из "коэффициента покрытия". Обычный инвестиционный расчет. Например, мы берем дело, считаем, что оно нам обойдется в $100 тыс., но если мы выиграем, то наша 30% доля в иске принесет $500 тыс. – то есть у нас пятикратное покрытие. Мы можем позволить себе проиграть одно-два дела, но на одном окупить все затраты.
На данном этапе, по тому, как дела идут в судах, у нас все развивается по плану.
А кто инвесторы в этом Фонде?
И менеджмент, и инвесторы – те же, что и на East Prospect Fund.
Вы заметили какие-то позитивные изменения в украинской судебной системе за последний год?
Нет, все как было, так и осталось. Мы взяли дела, которые суды рассматривали еще при Януковиче, где все было шито белыми нитками, но судебный корпус пытается защищать честь мундира, как будто ничего не произошло в стране за последние два года.
Возможно, в законодательстве что-то улучшилось? Например, банковское законодательство серьезно изменилось. Или вот корпоративные договора хотят ввести.
Если такие позитивные изменения и были, то они еще не начали работать.
Источник: Интерфакс
